Волшебная рубашка - украинская народная сказка читать онлайн бесплатно

Перевод на русский: Г. Петников

ил когда-то богатый мужик, и был у него сынок Грыцько. Вот умерли вместе и отец и мать. А было Грыцьку только семнадцать лет от роду. Продал он все до чиста, перевел в деньги и землю, и огород, и скотину, купил себе коня, полторы тыщи дал, и седло и сбрую на коня, купил еще саблю, ружье-двустволку, попрощался со своею слободою и сказал:

— Прощайте, паны-слобожане!

И поехал себе за тридевять земель, в тридесятое царство, в иное государство.

Едет, вдруг видит — степь: была дорога, а то никакой нету, въехал в траву, едет по траве. Суток десять едет по травке, никак не выберется, пути не найдет. И просит бога, чтоб послал ему смерть, чтобы зверь его разорвал или что. Вдруг слышит — кто-то кричит, голос будто христианский. Слава богу, может то и вправду голос человечий. Подъезжает ближе, окликает, споткнулся конь остановился. Стоит конь. И кричит змея из ямы:

— Вытащи меня, Грыцько, из провалины!

Встал он с коня, посмотрел и подумал, а не женщина ли то какая-нибудь, глядь — гадюка в яме.

— Как же я тебя вытащу, ежели я тебя боюсь?

— Подай мне конец нагайки: я схвачу, вот ты меня и вытащишь.

Спрыгнул он с коня, подал ей нагайку, схватила она ртом за конец, он испугался и рванул ее так, что она на полгона от него упала. И вдруг идет к нему навстречу панна такая, что ни вздумать ни взгадать, только в сказке рассказать. Подошла.

— Здравствуй, — говорит, — Грыцько Иванович!-За руку поздоровалась, поцеловалась. — Слава богу, и от куда ж ты взялся, что вызволил меня из ямы? Ну, теперь, Грыцько, чего пожелаешь: чтоб я тебе была женой или сестрой?

Поразмыслил Грыцько своей головой: Она-то змея, как мне женой будет?.. Пускай лучше будет сестрой.

— Будь мне сестрой, а я тебе братом! Поцеловались.

— Ну, отрежь с правой руки мизинец — я пососу твоей крови, а ты моей, вот мы и породнимся.

— Как же, сестра; если я резать боюсь свой мизинец?

— Чего бояться? А ты немного надрежь. Вот достает он ножик из кармана.

— Ну, брат, если хочешь, сам режь, а хочешь, я надрежу тебе.

— Режь, сестра, ты, а то я боюсь.

Отрезала она кусочек кожи с мизинца, положила себе в рот и сосет. Держала, держала его мизинец во рту.

— Ну, вынимай, брат, хватит.

— А теперь пососи и моей крови.

Взял он в рот ее мизинец и начал сосать кровь. Пососал.

— Ну, брат, хватит. Теперь мы будем по крови родные,- ты мне брат, а я тебе сестра.

Идут себе, на руки поводья накинули и про разное беседуют. Долго ли, коротко ли шли, а открылась дорога. Идут опять дорогой, долго ли, коротко ли, глядь — косяк коней виден; взором не окинешь, такой большой, нет ему ни конца, ни края.

— Чей это, сестра, такой большой косяк коней виден?

— Это, — говорит, — брат, мой косяк.

Прошли тот косяк, идут и идут себе, про разные вещи разговаривают. Прошли версты две, опять такое стадо, что и взором не окинешь?

— Чье это стадо, сестра, такое большое?

— Это, — говорит, — стадо мое.

И думает Грыцько своей головой: «Лучше была бы она мне женой, чем сестрой, ведь такая богатая». А потом спрашивает:

— Чьи это степи, что ехал я десятеро суток, а не на шел ни тропы, ни дороги, ничего, пока вдруг тебя не нашел?

— Это, брат, всё мои степи.

Ну, идут опять, беседуют себе. Миновали стадо версты в две. Открывается такая отара овец, что и взором не окинешь.

— Сестра, чья это отара? Она такая большая, что и взором не окинешь.

— У меня, — говорит, — таких отар пятьдесят тысяч. Прошли отару, идут себе дальше. Виднеются вдали большие деревья.

— Что это там за большие деревья?

— Это, брат, мой сад, там за деревьями мои хоромы. Вот недалеко, верст пять прошли.

Идут себе, беседуют; она расспрашивает, из какого он царства, да как ехал, и откуда он родом.

— Мой отец, — говорит, — был богач, я из такого-то царства. Да вот уехал я и попал прямо сюда.

Подходят они к ее дому, оградою дом окружен, а дома все в три яруса, красками разными покрашены, всякой резьбой украшены, зелеными, черными, разными красками. Подходят к воротам; отворяет ворота сестра. Отворила, вошли, затворила. Отвела коня на конюшню. А там конюхи, и говорит она им:

— Поставьте коня в стойло, кормите его хорошенько. Берет брата за руку, пошли в комнаты. Входят, а там одиннадцать панночек за столом сидят, пьют. Здороваются.

— Здравствуйте, панночки!

— Здравствуй, молодец!

— Нет, — говорит, — это не молодец, зовите его братом, он по мне и вам братом приходится.

Посадили его за стол, давай пить, гулять. Уж очень они ему рады, не знают, чем его и накормить, где его и усадить.

— Пойдем, — говорит, — брат, в мой сад на прогулку. Пошли в сад на прогулку по первой дорожке. Прошли по первой дороге гона два, глядь — лежит поперек дороги железная кочерга. Переступила она через нее и просит брата:

— Возьми кочергу, убери с дороги, она мне надоела: как иду, то все спотыкаюсь.

Взялся он за кочергу, никак и с места не сдвинет, такая она тяжелая.

— Э-э, — говорит, — какая у тебя слабая сила! Как же это ты по свету ездил с такой слабой силой?

— Мне, сестра, ни с кем не случалось биться, вот у меня и сила такая. Такая, как бог дал.

Переступили через кочергу, пошли по саду, по всем дорожкам. Погостил он у сестры дней десять. Опять пошли в сад на прогулку по той дороге. Опять лежит ко черга.

— Прими, — говорит, — брат, кочергу, хотя бы с дороги.

Взялся он, да никак с места не сдвинет. Пошли по саду, погуляли, входят в комнаты. И стала она сестер просить, чтоб дали ихнему брату такую же силу, как у них.

И сели тотчас все двенадцать прясть чистый лен. Ссучили нитки по две, и давай сразу основу сновать, да на кросна накладывать и ткать. Наложили, выткали и двенадцать цветов золотых на рубашку нашили. За одну ночь всё сделали: и напряли, и соткали, и сшили, двенадцать цветов золотых нашили — двенадцать сил богатырских ему дали. Разбудили его, надели на него рубашку эту. А тут и светать стало. Погуляли немного, давай чай пить. Попили, поели:

— А пойдем, брат, в мой сад еще на прогулку. Идут все двенадцать. Дошли до той кочерги, — лежит кочерга поперек дорожки.

Берет он ее за конец. Как схватил, как бросил ко чергу, так выше дерева и взлетела она.

— Спасибо тебе, брат, — говорит сестра, — что ты кочергу с дорожки убрал: мне она надоела, позабуду — и все об нее спотыкаюсь.

— Побыл он еще дней десять.

— Ну, сестра, — говорит, — пора мне от вас уезжать.

— Куда же ты поедешь?

— Да куда бог пошлет.

— Хочешь, я тебя женю? У меня всего вдосталь — и земли много и скота хватит.

— Нет, — говорит, — спасибо, сестра, не хочу.

— Ну, что ж, ты уезжать от меня задумал, а у тебя и коня-то хорошего нету.

— Нет, конь мой очень хорош.

— А погоди-ка, брат, испытай своего коня.

Пошел он на конюшню и давай гладить коня. Погладил по спине ладонью, так на колени конь и присел; не выдержал руки его.

— Что ж, и вправду не годится мой конь, — говорит он сестре.

— А я ж тебе говорила, что он не годится.

— Ну, а где ж, сестра, добыть мне коня?

— Да ты ж видел у меня много коней, выбирай любого.

Тотчас вышла, свистнула богатырским посвистом — ревет земля, гудит, табун коней в две тысячи прямо б загон так и летит. Весь вошел в загон. Она взяла и закрыла ворота.

— Теперь, брат, иди выбирай себе коня, какого знаешь.

Пошел он в загон и давай коней выбирать, а они брыкаются; взял он за гриву — конь и упал, взял за ногу — конь упал; сколько коней перебрал, а всё ни один не годится. Выходит он и говорит:

— А плохие у тебя кони, сестра, никуда негожие

— А негожие, так надо выпускать.

Взяли выпустили коней. Свистнула богатырским посвистом второй раз — бежит второй табун прямо в загон. Заперла она и тех.

— Ну, ступай, брат, еще коня себе выбирай.

Пошел опять выбирать, и сделалось в загоне топкое болото. Выбирал, выбирал, выходит:

— Сестра, утомился я, никак не найду себе коня.

— А ты, брат, не заметил того, что посреди загона в болоте стоит?

— Э, да это такой, что из болота не выберется.

— А ступай испытай-ка его.

Приходит он к коню, берет за гриву. Как рванул он его из болота, как начал носить его конь по загону! Она смеется:

— Держи, брат, не поддавайся!

Удержал, подали ему уздечку, и обуздал коня, повели его на конюшню, поставили в станок. Продержали его месяц, почистили и кормили его хорошо.

— Ну, сестра, пора мне от вас уезжать.

— Как тебе, брат, угодно; раз не хочешь жить у меня, то собирайся с богом.

Попрощался он с сестрами. Вывели коня, оседлали.

— Ну, если женишься, брат, не доверяй жене и не говори, что у тебя есть, и рубашку эту не снимай, а как снимешь, то враз погибнешь.

И молвила она коню:

— Вот твой хозяин, ты ему доверяй. Если хозяина кто убьет и можно будет вырваться, то ты, конь мой добрый, явись ко мне.

Дали они брату саблю булатную, пику и сказали:

— Как ты, брат, велишь, так конь тебя и понесет — поверх дерева, или между деревьями, или поверх камней, или по земле, или как знаешь.

Снарядился он в дорогу и поехал за тридевять земель, в десятое царство, в иное государство. Доезжает до большого-пребольшого города. Слышит, в городе звон, аж земля гудит. Приближается — так сильно звонят, что он уши себе заткнул, а то, говорит, и голову разорвет. Въехал в город и глядит по обеим сторонам. Видит дома, а людей не видно. А колокола звонят, трезвонят вовсю. Проехал по городу с версту, смотрит — у двери дед ходит. Подъезжает к деду.

— Здравствуйте, — говорит.

— Здравствуйте, — говорит, — купец, или добродию, или как вас звать!

— Как, — говорит, — назовете, так и будет! А что оно значит, дед, проехал я с версту, а в городе никого не видно, только вас первого и вижу. И почему это у вас колокола так звонят, что никак и проехать нельзя, уж я и уши заткнул.

— Это, — говорит, — пане купец, у нас людоед поселился и сожрал уже в нашем царстве два повета людей. И присудили, — говорит, — дать ему царевну на съедение, вот и звонят, может, господь нас помилует.

— Если б мне в руки попался, я бы его накормил, не захотел бы он царевну есть!

А была у деда кобылка; вот оставил он молодца в Доме со старухой, а сам вышел, сел на кобылку — и к царю.

— Так, мол, и так, ваша ясновельможность, принес бог из чужой земли такого молодца, что может людоеда погубить.

И велел тогда царь запрягать лошадей в коляску. Едут к деду. Примчались. Вбегает царь в дом. Кланяется, за руку здоровается.

— Из какого вы, пан, царства?

— Из такого-то и такого, белого или какого.

— Вы можете людоеда погубить?

— Могу, — говорит, — только бы он мне в руки попался.

— Просим, пане, в мой дом.

Сели, поехали, и взял он коня своего. Говорит:

— Коня в стойло поставьте, чтоб были ему овес, сено, вода все время, как должно.

Поставили коня в стойло. Сами входят в комнату. А тут царица, дочка царева, сыновья. Здороваются.

— Ну, говорит, — как погубишь ты людоеда, вот тебе дочка моя в жены, полцарства даю, пока жив, а помру, все твое будет. Ты, дочка, согласна?

— Как не согласна? Ужель лучше идти людоеду на съедение, чем выйти за христианина, которого бог в наше царство послал. Желаю и душою и телом.

Сели, хорошенько поели, выпили. Подходит пора, когда везти или не везти к людоеду.

— Собирайтесь все, кто есть, поглядеть, как буду я его уничтожать. И позовите мне попа, чтобы исповедовал меня и причастил.

Позвали попа. Потом выехали все горожане и остано вились за полгона от пещеры. Берет он царевну за руку, подводит к пещере поближе.

— Выходи, — говорит, — людоед, вот царевна тебе на съедение!

Увидал людоед царевну и вмиг выскочил. И только змей явился, ударил он его пикой, а тот и упал.

— Вот тебе, — говорит, — царевна! Заревел людоед что есть мочи, и давай он его саблей булатной рубить так, что все горожане удивились, испугались. Снял с него голову. Убил его, на куски порубил, в кучу сложил, спиртом облил, поджег и пепел Раз веял.

— Гляди, — говорит, — жена моя, что я с людоедом сделал. Почитай меня мужем, ведь я тебя от смерти молил.

Вернулись они в город и давай пить, гулять, что поспал господь из чужой земли такого богатыря, который людоеда погубил, и пьют за его здоровье, гуляют. Пили трое суток, веселились, а там и к попу, свадьбу отгуляли, живут. Полцарства отписал ему царь, вручил. Пожил царь года три и помер. Остался он царем над всем царством. И жили они лет двенадцать, а детей у них не было, А был у них в городе поп хороший, и остался после него сын хлопец, сирота лет пяти. Взяли они его вместо сына. Вот вырос он, и было ему уже лет восемнадцать. Обучили они его уму-разуму. И вырос он большой да такой красивый, что и во всех царствах лучшего приемыша не было. Вот и влюбилась царица в приемыша этого. И давай у царя допытываться: отчего, мол, ты рубашки с себя никогда не снимаешь?

— Я, — говорит, — так привык, она всегда белая, по белей тех, что ты даешь, так вот и не надо снимать ее.

— Мой отец, — говорит она, — по три раза на день рубашки снимал, а ты вот ни разу своей не снимешь.

Ну, не снимал он, не снимал, а она все за свое:

— Сними да сними, мы ее хоть постираем. Вот взял он да и снял рубашку.

И только он снял, а она взяла и в другие двери передала рубашку приемышу, а тот вмиг на себя ее и надел. А как надел, сразу за саблю и входит к старому царю в комнату.

Вошел и говорит:

— Здравствуйте, батюшка, биться будем или мириться?

— А чего нам, сынок, биться? Тот говорит:

— Вот чего!

И как ударил его саблей, так голову с него и снял. Потом порубил его саблей на куски и велит:

— Сложите его, труп этот, в мешок, завяжите его и выведите его коня из конюшни, привяжите к хвосту и пустите, и чтобы не было ни его, ни коня его в моем царстве.

Привязали к хвосту, а конь между деревьями пошел, а он висит, к хвосту привязанный. Как пробежал верст с полсотни, заржал конь, тут сестра и узнала, что ржет конь Добрян, и вбежала в комнаты.

— Нету, — говорит, — сёстры, нашего брата!

Все выбежали и смотрят — подбегает конь, опустился у крыльца, остановился. Взяли они мешок, от хвоста отвязали. Она понюхала:

— Это мой брат родной.

Потом отвели коня на конюшню, поставили в стойло. Вносят мешок в комнаты, расстилают драгоценный ковер и опорожняют мешок. Собрали кости, как полагается потом сложили куски, отбирают и целящей водою смазывают. Часа три мазали: лежит человек как человек только неживой. Давай они тогда ему живящую воду понемногу в рот вливать. Начал он немного шевелиться. Они вливают, а он двигается.

— Подымите, сестры, ему голову повыше! Подняли, влили ему живящей воды побольше. Поднялся он тогда.

— Где это я? — спрашивает.

И давай тогда сестра причитать:

— Вот так бы ты, брат, и заснул навеки. Я ведь тебе, брат, приказывала, чтоб ты жене тайны своей не открывал, а ты не послушался, да и помер навеки. Как же ты умер, брат мой?

Он рассказал все, как было. Сели, поели, закусили. Они все ему рады.

— Пойдем в сад на прогулку.

Пошли в сад. И лежит та самая кочерга поперек дорожки. Он бросился ее убирать, но и с места не сдвинет.

— Ну что, брат, отдал силу свою, почему меня не послушался?

— Дайте мне, сестры, такое здоровье, какое тогда вы мне дали.

— Надо было беречь то, что тебе дается. Бог здоровья дважды не посылает. Если я или сестры отдадим тебе свое здоровье, то останемся сами без него. Мы тебе своего не дадим, а ты свое потерял! А наделю я тебя, брат, такой мудростью да хитростью, что ты весь свой век их не потеряешь.

— Уж что, сестра, ни дашь, то давай, лишь было бы хорошо!

Входят в комнату. Она берет скляночку, наливает в чарку, дает ему выпить.

— На, брат, выпей.

Он взял, выпил.

— Ну, теперь, — говорит, — брат, кем захочешь обернуться, конем иль птицей какою, тем и будешь ты.

Чем он сказал, тем и сделался. Пробыл он еще трое суток с сестрами. Попили, погуляли, порадовались.

— Ну, сестра, пора мне в свое царство собираться. Даст бог, может, и отвоюю его.

— Ну, смотри, чтоб сделал ты и ей так, как было тебе от нее; а если примешь ее, как жену, она опять тебя уложит.

И выводит ему коня. Простился он с сестрами, в путь-дорогу снарядился.

— Неси меня, конь Добрян, в мое царство!

Конь и понес его в то самое царство, в тот самый го род, где жил царь.

Едет по городу главной улицей, видит — ходит по двору мещанин, дед старый. Поздоровался. Дед ввел его в комнаты. А бабка что-то на вид невеселая. Слезы текут у бабки. Ходил он, ходил по дому и спрашивает:

— Чего это вы, бабушка, такая невеселая! Не помер ли у вас сын или дочка?

— Я оттого, — говорит, — плачу, что беда у нас вы шла: кобылка жеребенка скинула.

— А дайте, — говорит, — я пойду погляжу, может она приведет другого. Пойдем, дед, погляжу-ка я вашу кобылку.

Пошли, посмотрели.

— Не горюйте, дед, она, — говорит, — в эту же ночь будет с жеребенком, да с таким, какого вы еще и не видывали.

Вошли в дом. Дед рассказывает старухе:

— Вот, бабка, купец говорит, что наша кобыла в эту ночь с жеребенком будет.

— И вправду, бабушка, что будет!

Усадили они его за стол. Налили стакан винца, сели, выпили и ему предлагают. Выпил, поблагодарил, потом пошел на прогулку. Прогулялся, легли вечером спать. А коня своего пустил на луг. Спал ли, не спал, а поднялся.

— Спасибо вам, дед и бабушка, за приют! И пошел себе.

Пошел он к кобыле, обернулся жеребенком — золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотое копытце, серебряное копытце, такого жеребенка и на картине не найдешь. Пошел было дед покормить кобылу, глядь — уже жеребенок около нее скачет. Испугался дед, увидев его, и не донес того корму, бросил, побежал в хату и слова не вымолвит, бабу за руку тащит. Упирается баба:

— Куда ты меня, дед, тащишь?

А дед и слова не вымолвит. Спустя час очнулся, а потом и говорит:

— Ступай посмотри, какого жеребенка наша кобыла принесла, во всех царствах такого не найти!

Пошли с бабкой, поглядели на жеребенка, полюбовались.

— А теперь, дед, бери кобылу, и веди ее на базар, да продай за столько, сколько дадут, а не то царь и даром возьмет.

Повел дед кобылу на базар. Жеребенок впереди скачет. Доводит до базара, встречает его сам царь с жандармами, спрашивает:

— Где это ты, дед, взял такого жеребенка?

Принесла, ваша ясновельможность, кобыла моя..

— А ты, дед, не продашь ли мне жеребенка?

— Продам, — говорит.

— Что ж тебе за него?

— Кабы с чужого царя, я бы знал, что спрашивать, а с вас пять тысяч давайте, и хватит.

Вынул царь пять тысяч, отсчитал, отдал деньги деду. Купили уздечку, надели на жеребенка.

Повел его жандарм, а царь идет и смотрит.

— Отведите его теперь в стойло на конюшню!

А сам царь пошел в комнаты жене рассказывать. А как раз на ту пору стояла у ворот первая служанка Олена; увидала жеребенка, и, только царь прошел из ворот в комнаты, она кинулась на конюшню. И только тот, который ввел жеребенка, вышел, а жеребенок у Олены и спрашивает:

— А ты знаешь, Олена, кто я таков?

— Нет, — говорит, — не знаю.

— А ты первого царя помнишь? Так вот это я и есть! Ты знаешь, мой приемыш меня зарубил и посек, вот я этот самый и есть. Так знай же, как будут меня убивать, ты возьми да омочи платочек в кровь, зарой платочек в землю, и вырастет там яблоня; а как будут яблоню рубить, ты возьми от нее щепку, отнеси на речку и кинь в воду. А потом беги отсюда, чтоб тебя никто не видел.

Вышла она в другие двери, а царь берет царицу за руку и ведет к жеребенку.

— Выведите его на волю, я на него погляжу. Вывели его конюхи на подворье. Поглядела она издали и говорит:

— Это не жеребенок, а мой первый муж! Выкопайте среди двора столб, привяжите его к столбу, а потом разнесите его из пушек в прах.

Привязали его и из пушек разнесли. А служанка ходит себе там, обмочила платочек в кровь, в рукав его сунула, пошла в сад и закопала в саду. Облили потом жеребенка спиртом, подожгли и пепел развеяли.

— Ну, хорошо, что ты не дотронулся до этого жеребенка. А не то он убил бы тебя!

Переночевали, выспались, вышел царь в сад. Прошел немного, глядь — стоит яблоня, новая за ночь выросла, яблочко золотое, серебряное. Выбрал себе яблочко, хотел надкусить.

— Нет, — говорит, — лучше пойду спрошу у жены.

Приходит:

— Ступай, жена, посмотри, какая у нас яблоня явилась.

Она посмотрела:

— Это, — говорит, — не яблоня, а мой первый муж. Возьмите срубите ее и. корни вырвите, сожгите ее, а пепел развейте.

Начали рубить; а та служанка ходит кругом, собрала щепок, пришла к речке и бросила их в воду. Яблоню срубили, спалили и пепел развеяли. Переночевали ночь, когда с яблоней покончили. Чаю попили. Взял царь ружье, пошел в сад к реке. Вдруг Олена воду оттуда несет.

— Ступайте, — говорит, — на берег, где мы воду берем, там такая птица, что я отродясь такой не видывала.

Повернул он туда, пришел к тому месту, нацелился, видит — она не улетает. Сбросил он чоботы, подоткнул халат и бредет, чтоб поймать ее прямо руками. Брел, а халат в воде, вот-вот царь до птицы дотянется, а рукой никак не удержит, — перья-то скользкие. Воротился.

— Сниму, — говорит,- рубашку и подштанники, пойду и поймаю.

И побрел он опять к птице. Как ступил, а вода уже по пояс: охватит, но Не удержать ему никак. Заманила его птица в воду далеко и вдруг захлопала крыльями, ударилась о берег и обернулась человеком. И ту самую рубашку, что с двенадцатью цветами, которую царь снял, опять на себя надел.

Испугался царь, стоит в воде. А тот и говорит:

— Ну что, сынок, биться будем или мириться? Вы ходи на берег.

Стоял тот часа три в воде, раздумывал.

— Думай не думай, а из воды вылезай.

Он взял и вышел на берег. А человек его тотчас посек-порубил, входит в комнаты и как крикнет богатырским голосом:

— Здравия желаем!

Она его враз узнала, так и обмерла.

— А, вот ты где, моя душегубка! Поди-ка сюда! Она не идет, тогда пошел он сам.

— Сколько ты раз меня со свету губила: и царя, и жеребенка, и яблоню? Ты видела, как я людоеда уничтожил, ты ведь рядом со мною стояла? Стояла и клялась, что будешь меня уважать, как мужа. Это ты так мне отблагодарила, что я тебя от смерти спас! Отведите ее в сад.

Вывели ее. Отрубил он ей голову, посек, на куски порубил, сжег, пепел развеял.

Одел Олену в царскую одежду. И к попу венчаться. Обвенчались, а на следующее воскресенье свадьба. Садится он на коня своего, на Добряна.

— Неси меня, конь, к сестрам, буду звать их на свадьбу.

Сел, поскакал выше дерева на коне, на Добряне, к сестрам.

Приезжает, здоровается. Уж так рады сестры, и боже ты мой! Не знают, куда его и усадить. Он рассказывает:

— Покончил я с ним и с нею, а теперь со служанкой с первой свадьба. Благодарю тебя, сестра, за твои мудрости-хитрости, а то не вернулся бы я назад. А теперь силу свою, что дали вы мне, назад вернул.

Погуляли, попили у сестер двое суток. Оседлали они своего коня и поехали все в гости к брату на свадьбу. Начался свадебный пир. Все, кто из других царств, цари, короли, да и своего какие-то князьки спрашивают:

— Что за панночки такие, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке рассказать?

— Это сестры мои, — говорит.

Справили свадьбу, все чужие поразъехались; сестры остались. Погостили еще трое суток одни только сестры. Пьют, гуляют.

— Что ж, Олена, может, и ты нашего брата так же прикончишь, как прикончила та, первая?

— Нет, я крестьянского роду, буду его уважать, как богом положено!

Уехали сестры, а они остались: живут, хлеб жуют и постолом добро возят.