Сказка о правде в панской усадьбе — украинская народная сказка

Перевод на русский: Г. Петников

ы бы, дядько Осип, еще нам о правде спели!

— Эх, правду! Где уж эту правду найдешь! Она та кая, эта правда, голубчик, что иной раз и кривдой обернется. Бог с ней! Да там про панов, знаешь, такое, что…

— Да ты, дядько, чего меня опасаешься? Ничего, пой себе на здоровье, я сам эту песню пою, она у меня ведь записана.

— Нет, нет, дядько, не бойся: они ничего, им говори, что хочешь, и пой… они и сами…

— Оно, конечно, если умные люди… А вот вышла у меня раз история с этою правдой… Да и я-то не про мах! Был это я в Нежине, хожу утром по дворам: зайду то в один, то в другой, где сыграешь, где духовное споешь, а где только помолишься; известное дело, нашему брату с миру приходится жить подаянием.

Вот входим в один двор, слышу — крик такой, что и не приведи господи! Прислушался, да и малый тоже шепчет, — известно, он видит, а это барыня крестьянку свою муштрует (тогда крестьяне еще крепостными были и все такое), значит, барыня так, что и боже ты мой! Я оттуда. «Да ну вас», — думаю. Вдруг слышу — барыня хвать ту крестьянку по щеке, а потом второй раз и третий да все приговаривает: «Врешь, шельма, врешь!» А та девка как заголосит.

— Вот такая, — говорит, — все у вас правда! Вон старец убогий на дворе (заметила меня, значит); вы ему скажите, чтоб он вам о правде спел, вот у него правда так правда, уж не такая, как ваша!

Барыня будто и успокоилась, давай меня звать:

— Иди спой правду. Какую ты там правду умеешь?

— Что ж, — говорю, — сударыня, песня эта важная, трудная, коль дадите три копеечки, то и спою.

— Ну, пой, — говорит, — еще торговаться будешь!

— Нет, пока не дадите, не запою. — А я знаю, значит, что как спою я все по правде, то уж и не получать мне денег, да еще и в шею вытолкает. Долго она приставала и бранилась, мужиком обзывала, а я — нет, да и нет; пришлось ей вынуть три копейки, дала мне. Я эти три копейки сразу же в карман, потом достал из-под полы лиру, уселся себе поудобней на крылечке.

— А, ну-ну, — говорит барыня, — послушаем, какая там у тебя правда!

— И послушайте, — говорю. И начал я. Вот как пропел, что

Теперь уже Правда у панов в темнице,
А сущая Кривда с панами в светлице;

да еще:

А теперь уже Правда у панов в прихожей,
А сущая Кривда сидит с вельможей;

и:

Теперь уже Правда у панов под ногами,
А людская Кривда восседает с панами.

Тут моя барыня так и взбесилась, как раскричится на меня:

— Ах ты, такой-сякой, — говорит, — сын, как ты смеешь, грубиян, петь мне такое! Вон! Ишь ты, — говорит, — шельма, — это уже на ту бедную крестьянку, — сама собачья дочка и такого же собачьего сына нашла. Постой же, покажу я тебе правду.

И опять на меня:

— Вон, — говорит, — мерзавец, гоните его в шею!

А тут, значит, как заиграл я, вся дворня сошлась: лакеи, кучер. Я поскорей к калитке, ну вас к черту! А она все кричит:

— Гоните его, грубияна, в шею, в шею!

Ну, конечно, люди те видят, что я не виноват, за что ж им и бить-то меня? Один, правда, какой-то догнал меня у самой калитки да легонько за шиворот (это, вишь, барыня чтоб подумала, что он ее и вправду послушал), да и говорит мне:

— Ступай скорее с богом, старче: вишь, как стерва взбесилась, чуть не лопнет.

Так я благополучно и выбрался. Хорошо еще, что я человек уже битый, этих панов знаю хорошо, так вот три копейки и у меня, а то бы и копейки не дала. Вот какая была у меня история с этою правдой.